Люська ждала его.

– Что это ты так задержался, Глеб? – спросила она.

– Да все дела были…

– Ну, давай кофейку с тобой попьем, – предложила Люська.

Глеб молча пошел на кухню. Проходя мимо комнаты, которая одновременно служила Люське спальней и гостиной, Глеб увидел на журнальном столике шампанское, фужеры, коробку конфет и орехи.

– Что, у тебя тут банкет был? – спросил он.

– Девичник. Решили после смены с девчонками расслабиться немного. Кстати, хочешь шампанского?

– А что? Давай выпьем.

Люська быстро достала чистые фужеры. Наполнив их, они чокнулись. Глеб выпил один фужер, затем второй, третий… Алкоголь сразу ударил в голову. Ему было уже не до кофе. Он схватил Люську в охапку и быстро, по-звериному, овладел ею. При этом в порыве страсти он сорвал с нее платье, порвал белье…

Все это продолжалось не более десяти минут. Несколько раз Люська пыталась закричать, вероятно протестуя против такого обращения Глеба.

Когда все закончилось, она, немного переведя дыхание, приподнялась с дивана.

– Слушай, Глеб, ну ты даешь! – сказала она. – Вчера мы смотрели фильм «Основной инстинкт», с Майклом Дугласом, так вот, у нас с тобой сцена получилась, как в фильме, когда он приходит к своему психоаналитику, прямо один к одному!

– А я и есть Майкл Дуглас, – пошутил Глеб, хотя фильма этого не видел. – Ладно, пойдем на кухню, кофе выпьем.

На кухне Люся налила в небольшую чашку из сервиза «Мадонна» кофе, подала Глебу. Принеся из комнаты фужеры и бутылку, разлила шампанское и сказала:

– Давай выпьем еще раз!

– А за что мы выпьем? – спросил Глеб.

– За мое счастье девичье. Между прочим, сегодня я прощалась со своей девичьей жизнью…

– В каком смысле?

– В прямом. Замуж я собралась.

– За кого? – удивился Глеб.

– Ты его не знаешь. Бизнесмен такой есть, Егор. Ходил он ко мне стричься в течение полугода. Пару дней назад неожиданно приезжает с охапками цветов и зовет меня после смены в ресторан, представляешь? А там делает мне предложение.

– А ты что?

– А что я? Ты же на мне жениться не хочешь! – с вызовом сказала Люська.

– А что, разве дело во мне?

– Конечно. Если бы ты меня замуж взял, я бы ему отказала. Глебушка, возьми меня замуж! – неожиданно проговорила Люська, сев к нему на колени. – Я буду тебе верной женой! Я же вижу, у тебя с твоей супругой жизнь не получается. Ты в последнее время частенько у меня зависаешь… – Она левой рукой провела между ног Глеба.

Глеб улыбнулся.

– Ты что улыбаешься, Глебушка? – спросила Люська.

– Смешно.

– Что тебе смешно? – насторожилась она.

– Да нет, не в тебе дело. Просто смешно день сегодняшний складывается.

– В каком смысле?

– Чередуется плохое с хорошим. То хорошая новость, то плохая, то хорошее событие, то плохое…

– А сейчас какая?

– Конечно, хорошая, – сказал Глеб, схватил Люську в охапку, приподнял ее и понес в спальню…

Глава 10

ТЮРЕМНАЯ ЖИЗНЬ

Московский Бутырский тюремный замок строился с 1779 по 1804 год, по проекту знаменитого архитектора Матвея Казакова, автора старого корпуса Московского университета, Нелидовского дворца, Сената. Кирпичные корпуса тюрьмы были возведены на месте небольшого деревянного острога, где еще при Петре Первом содержались участники Стрелецкого бунта. В дореволюционной России Бутырка была центральной пересыльной тюрьмой. Среди ее узников – Емельян Пугачев, именем которого впоследствии была названа угловая башня, революционеры-народовольцы, участники восстания 1861–1863 годов в Польше, Белоруссии и Литве, будущий председатель ВЧК Дзержинский, большевик Ольминский, эсер Савинков, великие князья – родственники расстрелянного Николая Второго, нарком НКВД Ягода, маршалы Тухачевский, Блюхер, шведский дипломат Валленберг, писатели Варлам Шаламов и Александр Солженицын.

В конце восьмидесятых годов за Бутыркой закрепилась репутация одного из самых беспредельных следственных изоляторов Российской Федерации. В настоящее время СИЗО № 2 является одним из самых переполненных в центральном регионе России. По санитарным нормам ГУИН МВД на каждого арестанта в СИЗО полагается 4 квадратных метра площади камеры. Но в Бутырке на сегодняшний день реальная норма – менее одного квадратного метра на человека, то есть там содержится более 7 тысяч арестантов при норме 1400.

Вот уже два месяца, как Цируль находился в следственном изоляторе Бутырки. И сейчас, глубокой ночью, сидя на своей шконке у окна, Цируль не спал. Не оттого, что в камере работал телевизор. Нет, телевизоры работали почти круглосуточно. Братва смотрела все передачи подряд.

Все мысли старого вора были о воле. Хотя сейчас, в два часа ночи, все в камере спят, за исключением четырех человек, которые с большим вниманием смотрят телевизор, Цируль решил написать записки-малявочки на волю. Он протянул руку к тумбочке, стоящей около кровати, чтобы достать блокнот с ручкой. Ручка упала. Смотрящие телевизор тут же повернули голову к Цирулю.

Один из них с приветливой улыбкой спросил:

– Павел Васильевич, не мешаем? А то, если скажешь, тут же выключим ящик.

Цируль отрицательно покачал головой.

– Да нет, гуляй, братва, – коротко ответил он и поднял с пола упавшую ручку. Ему предстояло написать три малявы на волю, которые потом он должен передать через адвоката, визита которого ожидал завтра.

Первая предназначалась старому корешу Цируля, известному вору в законе Робинзону Арабули, по кличке Робинзон, который, как и Захаров, отбывал наказание в Бутырке и сидел недалеко от него. Цируль дрожащей рукой вывел короткое приветствие:

«Робинзон, привет от посылаю готовую на сто кубов. Дербани там сам как сможешь». (Записка подлинная, с соблюдением орфографии.) («Кубом» заключенные называли один миллилитр жидкого наркотического вещества, а слово «дербануть» означает разделить дозу между заключенными. – Автор.)

Вторая малява предназначалась одному из приближенных Цируля, который накануне сообщил ему через адвоката, что в усадьбе, которая расположена рядом с виллой Цируля, хранился целый арсенал оружия: огнемет «шмель», автоматы Калашникова и два «кипариса», ручные гранаты.

Сразу же после ареста Цируля этот приближенный немедленно вывез все в неизвестном направлении и по секретной почте, через адвоката, послал маляву Цирулю с рапортом о проделанной работе. Однако такое известие отнюдь не обрадовало Цируля, и сейчас он сочинял грозный разнос за такое самоуправство.

«Какое имел право брать железки без спроса? Когда я тебе велел без спроса брать эти сурьезные вещи? А? А потом люди должны думать, что ты испачкал их».

Цируль не случайно написал такую грозную записку. Он прекрасно знал законы и понятия уголовного мира, знал, что в случае дальнейшего движения этого оружия «шухера», братва может готовить ему предъяву по поводу того, что оружие было запаленным, то есть ранее использовалось. Поэтому он и устроил разнос своему подопечному.

Третья малява предназначалась Розе, его жене. Покончив с приветствиями осиротевшей в одночасье семье, Цируль затянулся и приступил к главному. Он стал выводить на листке неровные строчки.

«Они, эти мусора, здесь Богу молятся, рады, чтобы увидеть твоего Васильича, чтоб потом сказать: я, мол, самого Пашу видел. А ты дай (денег), не обыщут, до меня и так ни один не дотронется, не додумается обшманать».

Об отношении к себе работников следственного изолятора Цируль писал чистую правду. Действительно, он был достаточно тонким психологом и видел, как многие конвоиры, корпусные, оперативные работники с трепетом смотрели, когда он проходил по коридору, бросая на него взгляды, полные уважения.

А вчерашний вызов к лейтенанту-воспитателю просто позабавил его.

Должность воспитателя была при любом следственном изоляторе, вне зависимости от того, что контингент был взрослый и серьезный, умудренный большим жизненным опытом. Как ни странно, должность воспитателя полагалась и тут.